О`Санчес - Хвак
- Стало быть, ты подтверждаешь, что добровольно... открываешь передо мною, демоном огня и пустоты Джогою, сердце свое и сущность свою... Так?.. Подумай слово "да" и повтори его вслух... Ну, давай же!..
И совсем уже было приготовился Хвак пошевелить губами, окровавленными и неуклюжими, но словно острою колючкой поцарапало его... Он уже слышал это слово: "добровольно", да, он слышал его... Так говорил сам бог Ларро, ему тоже нужно было получить от Хвака это простое слово... Он отдал его богу Ларро - и тут же словно кипятком на сердце плеснули... Это был обман. Как же быть? Все ведь должно быть по-честному, чтобы все поровну: этот... Джога перед ним душу открыл, а теперь его, Хвака, черед открывать перед Джогой... Но ведь у Джоги нет души, он же сам так сказал... Но... эту... эту... ну... сущность открыл, все, что у Джоги было, а теперь пусть он, Хвак...
- Нет.
- Открывай же...
- Нет.
- Не-е-ет???? Да я тебя... Погоди, милый Хвак. Погоди, так нечестно. Получается, что я был честен с тобою и справедлив, проявил понимание и милосердие, а ты в ответ проявляешь черную неблагодарность! Возможно ли сие?
- Нет.
- То есть, сие невозможно и ты не проявляешь неблагодарность?
Хвак опять хотел повторить свое отрицание, но запнулся. Если он скажет просто нет, то тем самым он... как бы это... все равно согласится с Джогой. А он не согласен!
- Ничего я тебе не открою.
- Нннооо поооче-е-е!.. Почему, дружище Хвак? Тебе не знакомо чувство справедливости? Благодарности? Ты против равного обмена?
- Сказано - не хочу! - Хвак набрал побольше воздуху в грудь и в полный голос выкрикнул слова несогласия. И это был его собственный голос, без привизгов и хрипотцы. - И впредь... - Хвак хотел продолжить свою речь, но поперхнулся и грянулся навзничь, словно сраженный невидимым ударом. Изо рта его пошла пена, жирное тело выгнулось совершенно невероятным образом, ноги и руки мотались нелепо... Окажись поблизости сторонние зрители - они бы увидели странное: посреди дороги, в густой летней пыли перекатывается с боку на бок и даже кувыркается через голову огромный толстобрюхий голодранец, на синюшном лице грязь, в которую превратилась пыль, смешанная с кровью, с испариной, с пеной и слезами. Страшные судороги бьют этого человека, он хрипит, глаза его ничего не видят, уши его ничего не слышат...
Любой смертный беспомощен в таком состоянии: подходи к нему смело, грабь, убивай, ешь... Но даже на зловещих Плоских Пригорьях не нашлось поблизости храбрецов среди нечисти, зверья и душегубов, кому по силам и по нраву было бы выдержать гнев одного из самых лютых и могущественных созданий мира сего, гнев Джоги, шута богов, демона огня и пустоты... А ведь это его свирепая аура клубилась вместе с пылью над странным этим толстяком, стало быть, человечек сей - его добыча! Подальше, подальше, подальше, ох, подальше отсюда!..
Человек вскочил и опять упал, хрипя. Каблуки его сапог царапали землю, пальцы рук выдирали из нее куски дерна, из носа и разбитого рта летела кровь, а из вытаращенных ничего не видящих глаз - слезы...
- Мелкая подлая человеческая тварь! Ты пытаешься противоречить мне... Мне!? Тебя мне подарили боги! Боги, понял!
- Нет! Не буду!... Не хочу...
- Будешь, будешь, грязь, будешь! Ты думаешь - это боль? Это ласковая щекотка, а не боль. Сейчас ты почувствуешь настоящую, глубинную муку... Такую, что еще ни один смертный не хлебывал... Уж я расщедрюсь, поделюсь... Я тебя приведу к покорности... Хвакушка...
Эти слова демона Джоги прозвучали у Хвака в голове, и сразу же после них началась пытка, имя которой действительно не было знакомо, до сей поры, ни одному смертному...
Хвак то заходился в отчаянном крике, проваливаясь в бедны пустоты и огня, распахнутые перед ним разъяренным Джогой, то начинал злорадно хохотать над самим собой, но чужд, хрипловат и непослушен был сей надсадный смех...
Сущность Хвака, душа его заблудилась во тьме, напуганная и ослабевшая, она словно оглохла и ослепла, не в силах долее сопротивляться чужой воле, всемогущей и безжалостной. Душа Хвака все еще понимала, что за этой мукой, вослед покорности и согласию, воспоследует другая, еще горшая, окончательная... Да только не за что ухватиться, зацепиться, дабы удержаться на самом краешке человеческого, несовершенного и тщедушного, но, оказывается, такого счастливого человеческого бытия... в котором не все обман, подлость, ненависть и слезы, а есть, есть, есть и что-то другое, ради чего стоит жить и дышать... Перед Хваком промельками пронеслись все радости его прошлой жизни... Вот он с Кыской пляшет... Вот он впервые досыта наелся... Вот деревенские удивляются его силе... нет... это все не то... этим не согреться... И вдруг снизошло в Хвакову душу тепло, всего лишь малая капелька тепла, наверное меньшая, чем слезинка, она... она... такая крохотная... Хвак ничего не видит, а если даже и видит, то не в силах облечь в слова чувства свои, просто ему тепло от этих больших и нежных объятий... от этого нежного голоса... губы его тянутся и приникают к источнику этого тепла, этой нежности... и любви... О, да! Он человек и рожден женщиной, матушкой своей... Пусть он не знает её и не помнит облика, но ведь она была, и она обнимала крохотное чадо свое, и прижимала его к груди... и любила его, сына своего, Хвака... Пусть только один краткий миг любила, но был, он был, он был... Она его любила и Хвак это помнит, и Хвак счастлив этому воспоминанию: оказывается, и он может быть любим просто за то, что он есть, а не из корысти или в насмешку...
- Прочь, Джога... не буду...
- Будешь. Крепенький ты малый оказался, но силы твои на исходе... На исходе, Хвакушка... Смирись.
Хвак упрямо помотал щеками, понимая, что Джога прав, и что еще чуть-чуть и действительно...
- Ба! Что я вижу посреди Пригорий! Никак, битву за обладание телом? Эта разноголосица аур, эта пена изо рта... Да сие - не более и не менее, как подлинная одержимость во всей своей красе, раздери меня боги! Хвак, а, Хвак! Ты меня слышишь?
- Я... слы... Это еще кто? Вот уж воистину давно я не хаживал по грешному миру. Здесь, оказывается, каждый смертный червь смеет вмешиваться... - Хвак прохрипел ответ, обернувшись на слова седовласого незнакомца и оскалился во весь рот. Жуток и хищен был этот неестественный оскал, но еще страшнее оказался взгляд. Тело Хвака изогнулось странным образом, словно у зверька гхора перед прыжком, только очень уж громаден и толст был сей гхор...
Снег - а это был пожилой рыцарь, пожелавший назваться отшельником Снегом, странник, который накануне приютил и накормил Хвака у своего походного очага - единым движением выдернул меч из-за спины, успев при этом расстегнуть и сбросить с себя перевязь с ножнами и пояс, отпрыгнул на открытое пространство... Губы его издали сложный и пронзительный, похожий на заклинание, свист, и лошадь, послушная этому свисту, торопливо зарысила прочь. Между двумя людьми образовалось свободное и ровное пространство, шириной в три полных шага, один из этих людей держал наготове двуручный меч, другой был безоружен, но именно он, на первый взгляд безоружный, представлял собою большую угрозу, именно он готовился нападать...
